(<<<
Часть вторая )
объединяет не что-то конкретное, земное. Человек как физический объект всегда сам по себе, люди могут сходиться и расходиться, могут предавать друг друга. Нас же сплавляет воедино бесформенная магма, кипящая глубоко под земной корой… Вы знаете историю про крысенка Адорста?
ШТРАССЕР. Какой еще крысенок? Я пришел сюда не крыс обсуждать.
РЕМ. Не хотите – не надо. Но Адорст был одной крысой, не двумя.
ШТРАССЕР. Вы красиво говорите, Рем. Пусть я вам несимпатичен, но вы мне нравитесь все больше и больше. Однако рассуждаете вы как мальчишка. Мальчишка, играющий в войну, – знаете, бегают с приятелями по лесу, пересвистываются, понарошку попадают в плен, понарошку погибают. Но вы-то ведь занимаетесь политикой, хотите вы этого или нет, вам мальчишечьи игры не к лицу – пропадете.
РЕМ. Я не политик, я – солдат.
ШТРАССЕР. И вы намерены сохранять верность даже такому ненадежному союзнику, как Гитлер?
РЕМ. Почему он ненадежный? Человеку свойственно иногда колебаться, изменять свое мнение. Но Адольф мне друг, а вот насчет всяких прочих – не знаю.
ШТРАССЕР. Ладно, пусть он – ваш друг. А вы – слепец.
РЕМ. Почему?
ШТРАССЕР. Как он вчера на вас смотрел – даже со стороны было видно, что это глаза убийцы.
РЕМ. Это оттого, что вы смотрите на мир через темные очки своих химер. Верно, вчера Адольф малость перегнул палку. Но зато мы вспоминали старые добрые времена. И сегодня тоже. Такого приятного завтрака, как нынче, у меня, по-моему, никогда не было. Настоящая товарищеская трапеза – простая, мужественная и очень германская… Глаза Адольфа вам не понравились? Да, пожалуй, они красноваты, но это от недосыпания, ведь у него столько дел.
ШТРАССЕР. Слепец… Я умею распознавать взгляд убийцы. Долгая жизнь в политике научила меня этому… Такого мрачного взгляда, как вчера, я у Гитлера никогда еще не видел. Неужели вы не заметили этого, Рем? Эти сине-черные глаза цвета зимней балтийской волны. Цвета, отвергающего все человеческие чувства. Вот такими глазами смотрят на того, кого решили убить… Я вовсе не считаю Гитлера каким-то исчадием ада. Его всего лишь затянули неумолимые шестерни необходимости. Ему – хочет он или не хочет – необходимо стать президентом. Машина пущена. Механизм завелся, генералы гонят Гитлера прямо в пасть этого агрегата. Шестерни набирают обороты, генералы давят все сильнее. Еще один толчок, и у него просто дыхание лопнет. Будь на месте Гитлера я – а я, как вам известно, и мухи не обижу, – я бы пришел к тому же выводу: Рема и Штрассера необходимо убрать.
РЕМ. Просто какой-то театр кошмара. Плод трусливого воображения… Давайте подведем итоги. Итак, вы утверждаете, что, если оставить все как есть, нас обоих убьют. А если мы заключим союз, устраним Гитлера и устроим революцию, то не только спасем свою жизнь, но и покорим весь мир. Так? Вот мой ответ. Даже под угрозой смерти я Гитлера не предам. И на этом точка. По-моему, больше нам говорить не о чем.
ШТРАССЕР (помолчав). Что ж, Рем, я вас понял. И все-таки уделите мне еще немного времени. Я сделаю уступку. Мне это очень тяжело, но чтобы избежать худшего… Значит, так. Не будем устранять Гитлера. Задействуем и его.
РЕМ (со смехом). Как так? Кровожадного убийцу, который жаждет вас растерзать? По-моему, ты, приятель, совсем рехнулся.
ШТРАССЕР. Погодите, дослушайте. Мы объединим усилия, поддержим Гитлера слева и справа. Я сам займусь военными и посею между ними раздор. Ваши штурмовики воспользуются этим и начнут революцию. Мы провозгласим Гитлера рейхспрезидентом. Но реальная власть должна принадлежать нам двоим, Гитлер же пусть станет наивысшим государственным символом.
РЕМ. Марионеткой.
ШТРАССЕР. Да. Если мы заключим союз, мы можем это сделать. Мне – политика, вам – армия, ему – почет. Вполне осуществимый вариант. Ваша верность и ваше товарищество станут украшением истории… Для этого нужно, чтобы вы, Рем, – в конечном итоге ради самого же Гитлера, – не побоялись на время превратиться в мятежника. Необходимо сегодня же, сейчас же привести отряды СА в состояние боевой готовности. Ни в коем случае не допускать их разоружения!
РЕМ. Теперь вы предлагаете мне устроить мятеж. Ишь, сколько у нашего фокусника запасено разных кунштюков. (Холодно.) Для ясности. Я никогда не действовал вопреки приказам Адольфа. Не намерен делать этого и впредь. Знаете почему? Во-первых, я – солдат. А во-вторых, каждый из приказов Адольф, прежде чем подписать, показывает мне. Это приказы друга. Не правда ли, красивые отношения? Не повиновение, а дружеское согласие – вот как это называется.
ШТРАССЕР (с отчаянием). Неужели мне до вас не достучаться?! Ведь вы погибнете!
РЕМ. Скажи, какая обо мне забота! Не желаю я подавать руки негодяю. И все тут.
ШТРАССЕР. Ни при каких обстоятельствах?
РЕМ. Ни при каких.
Пауза.
ШТРАССЕР. Понятно. Раз я негодяй, говорить нам действительно не о чем. Сейчас мы распрощаемся и погибнем оба. Это яснее ясного. Вас убьет ваш друг ГИТЛЕР. Очевидно, это более завидная доля, чем моя.
РЕМ. Вот кретин. Как может Адольф убить меня?
Штрассер (в сторону). Господи, какой дурак.
РЕМ. Конечно, история знает немало примеров того, как идеи, взращенные в больном мозгу, подрывали прекрасную мужскую дружбу. Но чтобы Гитлер убил Рема? Никогда. И ход истории подтвердит мою правоту. Если, конечно, это будет история людей, а не… Штрассер, вы больны.
ШТРАССЕР. Как и вы, Рем.
РЕМ. Надо нам обоим за лето поднабраться сил.
ШТРАССЕР. Не будет у нас на это времени.
РЕМ. Учитесь у Гинденбурга. Одной ногой в могиле уже, а как за жизнь цепляется.
ШТРАССЕР (обессиленно приподнимается с кресла, но вдруг порывисто наклоняется к Рему и хватает его за колено). Рем, умоляю! Спасите меня. Только вы можете это сделать… Спасая меня, вы спасетесь и сами! Не упускайте этого шанса, второго уже не будет! Только вы, только вы в силах спасти нас обоих!
РЕМ (холодно отстраняется). Хочешь подохнуть – подыхай. Убьют тебя, говоришь? Ну и черт с тобой. А то ведь и я могу взять и вышибить из тебя душу, прямо сейчас.
ШТРАССЕР. Давай. Вышиби. Лучше уж мне умереть сейчас. Предпочитаю принять смерть от руки дурака, а не холодного, зловещего умника. А с тобой мы так и так вскоре встретимся. На том свете. Доставай свой пистолет, пали.
РЕМ. Я бы с удовольствием, да приказа пока не было.
ШТРАССЕР. Какого еще приказа?
РЕМ. Приказа Адольфа Гитлера.
ШТРАССЕР. Вот это будет картинка, когда ты получишь приказ прикончить самого себя.
РЕМ. Кретин!.. Дать тебе, что ли, в зубы, чтоб ты заткнулся?
ШТРАССЕР. Гитлер уберет тебя. Это так же несомненно, как то, что солнце всходит на востоке.
РЕМ. Ты опять за свое?
ШТРАССЕР. Нет, мне никогда не понять этой идиотской доверчивости!
РЕМ. Я ухожу. Нет у меня времени болтовню разводить с психами. Эх, лето на Висзее. Поселюсь на берегу, в отеле, и ни одного слюнявого интеллигентишки, вроде тебя, на пушечный выстрел к себе не подпущу. Только веселых сорвиголов, золотоволосых и голубоглазых, как боги. Впереди – отдых, привал мощных и прекрасных воинов, каждый из которых не уступит самому богу Бальдру. Приказ Адольфа будет исполнен. (Идет прочь.)
ШТРАССЕР. Постой. Хочу дать тебе один совет. Я действительно испытываю к тебе симпатию. Совет искренний – прислушайся. (Рем, не оборачиваясь, идет со сцены.) Рем! Если ты и в самом деле собрался на Висзее, отправь туда же хорошую охрану. В этом нет подвоха – я желаю тебе добра!
РЕМ (оборачивается у самой кулисы и язвительно улыбается). Персоналом СА командую я. И попрошу не указывать мне, кого и куда отправлять.
Рем надевает фуражку, щелкает каблуками, с преувеличенной торжественностью салютует и, развернувшись “кругом”, удаляется. Штрассер обессиленно падает в кресло. Потом резко вскакивает и бросается вслед за Ремом. Сцена некоторое время остается пустой. Слышно воркование голубей. С другого конца сцены входит Гитлер, в руке его – белые перчатки. Он раздраженно прохаживается взад-вперед, мучительно над чем-то размышляя. Подходит к балконной двери, стоит погруженный в раздумье, словно никак не может принять решение. Наконец обеими руками резко захлопывает балконную дверь. Решение принято. Гитлер выходит на авансцену и подает в зрительный зал знак взмахом белых перчаток – влево и вправо.
ГИТЛЕР (влево). Геббельс… (Вправо.) Гиммлер… Я отправляюсь в путешествие. Мои указания по известному вам делу отправлю с дороги, с секретным курьером. Как только получите их, немедленно приступайте к исполнению – и чтобы строжайшая секретность! Операцию провести четко, без колебаний. И никакой пощады. Ну а теперь займитесь подготовкой. (Кивает обоим, отпуская их. Затем выходит в центр сцены и стоит там один, повернувшись к зрителям спиной.)
ЗАНАВЕС
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
30 июня 1934 года, полночь. Прошло несколько дней. Декорация та же. Ярко горит люстра. Появляется Крупп – как всегда с тростью. Садится на стул, ждет. Некоторое время спустя с противоположной стороны выходит Гитлер, одетый в военный мундир. Он бледен, изможден, глаза запали.
КРУПП. А-а, с возвращением. Я слышал, вы были в путешествии. Что означает сей срочный вызов?
ГИТЛЕР. Прошу извинить, что заставил ждать, господин КРУПП. Прошу также извинить за этот вид. Чрезвычайное положение – с самого приезда все нет времени форму снять.
КРУПП. Боже, какой цвет лица, Адольф. Вы, верно, не сомкнули глаз?
ГИТЛЕР. Надеюсь, вы не в обиде на меня за полуночный вызов – давайте считать, что мне невмоготу проводить бессонную ночь в одиночестве.
КРУПП. Что ж, приятно, когда в тебе нуждаются… Из-за этой проклятой сырости так разнилось колено, что я и сам не прочь скоротать бессонную ночь за беседой.
ГИТЛЕР. Вот и отлично.
Пауза.
КРУПП. Значит, дело все-таки сделано.
ГИТЛЕР. Да. Это была необходимая мера.
КРУПП. Обоих?
ГИТЛЕР. Обоих.
КРУПП. Расстреляна также вся верхушка СА, да? Я слышал, что обыватели, живущие поблизости от Рихтерфельтского военного училища, в ночь с субботы на воскресенье не могли уснуть от залпов, доносившихся с плаца. Неужто в самом деле расстреляны четыреста человек?
ГИТЛЕР (подсчитывает в уме, сбивается, нервно загибает пальцы). Да… Триста восемьдесят… Пока.
КРУПП. Работа немалая. Генералы, я полагаю, будут довольны. Но как это воспримут так называемые народные массы? Не взорвутся ли улицы демонстрациями?
ГИТЛЕР. Я намерен произнести речь в рейхстаге. Официально будет названо число казненных… (снова считает) семьдесят… нет… восемьдесят человек.
КРУПП. Я полагаю, в вашей речи будут приведены веские обоснования смертных приговоров, вынесенных Рему и Штрассеру?
ГИТЛЕР. Естественно. Начать с того, что Рем погряз в коррупции…
КРУПП. Ну, не он один…
ГИТЛЕР. Во-вторых, жестокость в обращении с людьми…
КРУПП. Каковая свойственна всей национал-социалистической партии.
ГИТЛЕР. В-третьих, распутство, причем самого отвратительного, извращенного свойства.
КРУПП. А это, если воспользоваться собственными словами покойного, сладкий сок, которым питается жук-носорог.
ГИТЛЕР. Главное же то, чего простить нельзя, – Рем готовил мятеж. Когда я раскрою этот чудовищный замысел, весь народ одобрит принятые мною меры.
КРУПП. Удивляет то, что заговор раскрылся, когда многие его участники уже успели отправиться на тот свет. Если заговор был столь уж чудовищен, он бы обнаружился на более ранней стадии, не так?
ГИТЛЕР (срывается на крик). Чего вы, собственно, добиваетесь?!
КРУПП. Адольф, вы раздражены. Кричать на старика уж во всяком случае не следует.
ГИТЛЕР. Хорошо, я буду спокоен. Говорите все, что хотите, только не оставляйте меня.
КРУПП. Пролилась кровь. В такую ночь, как сегодня, нельзя искать забвения в вине или, скажем, женщинах – нужно с головой окунуться в мысли об этой крови. Вот скорейший путь к выздоровлению, уж поверьте человеку, прожившему долгую жизнь. Адольф, вы очень устали. Вам в уши влилось столько крови – ее надо откачать, иначе она хлынет на пол, впитается в паркет… К счастью, я располагаю куда более полной информацией, чем вы, и могу вам кое-что рассказать. Чем выше поднимается человек по ступенькам власти, тем больше отдаляется он от источников точной информации.
ГИТЛЕР. Я вижу, вы решили воспользоваться моим позволением говорить все, что хотите.
КРУПП. О Штрассере. Его арестовали здесь, в Берлине, в субботу, в полдень. Очень быстро – он и пообедать не успел. Отвезли в тюрьму на Принц-Альбрехт-штрассе и прикончили. Никакого суда, разумеется, не было, но вот не знаю – покормили его все-таки в тюрьме обедом или нет. Этот вопрос меня волнует – неужели беднягу прихлопнули на пустой желудок?.. В то же самое время в дверь особняка, где живет генерал фон Шлейхер, позвонили. Генерал открыл и был прямо в приемной изрешечен пулями. Пристрелили и супругу генерала. О, у ваших эсэсовцев было очень много работы! Подобных, весьма своеобразных визитов вежливости им пришлось нанести немало. Летучих отрядов смерти было много – как и клиентов.
ГИТЛЕР. А как встретил смерть Штрассер? Может быть, вам известны и такие, совсем уж пикантные подробности?
КРУПП. Увы. Впрочем, я предполагаю, что, против ожиданий, Штрассер встретил смерть спокойно и без особой суетливости. Мужчина он был хилый, да еще без обеда остался, – вероятно, умер тихо, как растение. Очень был умный человек. Вам бы следовало предложить ему чашу с ядом, как Сократу.
ГИТЛЕР (с яростью). Уж этого-то мерзавца надо было просто на куски разорвать. (Встает и продолжает по-ораторски.) Этот подлый интриган, прикидывавшийся другом рабочего класса, вступил в сговор со старыми лисицами из рейхсвера. Он замышлял свергнуть нашу власть, жидовствующий интернационалист, вошь на теле новой Германии, гнусный заговорщик, дерьмо! Гнилой интеллигентишка, все пытавшийся протащить в жизнь идейки из студенческих газетенок! Расследование будет продолжено. Как знать, не обнаружатся ли ниточки, тянущиеся в Москву?!
КРУПП. Да-а, просто исчадие ада. Этот человек умер из-за того, что никак не мог примириться с реальностью и понять – время революций кончилось. А что касается Рема…
ГИТЛЕР. Мне сказали, что Рем перед казнью кричал и бился. Но – ни единого упрека в мой адрес. Все вопил: “Это козни Геринга!”
КРУПП. Исключительного здоровья был мужчина. Его выволокли из мягкой постели в отеле и вместе со всеми его адъютантами переправили в Мюнхен. Беднягу расстреляли в той самой тюрьме Штадерхайм, где он сидел десять лет назад, после Мюнхенского путча. Что ж, расстрел был подходящей для него смертью… Бился и кричал, говорите?
ГИТЛЕР. Так мне доложили. Неприятно.
КРУПП. Что ж удивляться – произошло нечто, с его точки зрения, абсолютно невероятное.
ГИТЛЕР. Вы говорите таким тоном, словно Рем – невинная жертва. (Гневно.) Нет, Рем виновен. Виновен! У меня есть все доказательства его измены. О, он был виновен очень во многом, господин Крупп. Я не мог более закрывать глаза на его преступления. Рем и в самом деле считал себя моим другом, не понимая, что одно это уже преступно. И хотел, чтобы я тоже был ему другом, – а это преступно вдвойне. Ему все грезились минувшие дни. Он воображал себя чуть ли не легендарным героем! Игра в солдатики для него была важнее всего на свете. Ах, как он обожал спать под звездным небом, закутавшись в драное солдатское одеяло. Человек был членом кабинета министров, а все дурил мне голову своими мечтами. Разве это не преступление?.. Рем был убежден, что он – самый мужественный, самый доблестный, самый сильный. И это тоже преступление… Он умел только одно – отдавать приказы. Даже эта его так называемая преданность очень смахивала на отдавание мне приказов. Тоже преступление!
КРУПП. Ночь, сырое берлинское небо и перечень злодеяний усопшего? Ничего не скажешь, траурный митинг удался на славу.
ГИТЛЕР. И все же в одном Рем был прав, попал в самую точку. Он любил повторять: “Эрнст – солдат, а Адольф – художник”. Меня это очень бесило. А теперь я думаю, что слово “художник”, которое он произносил снисходительно, приобретает новый масштаб, и не снившийся тупоумному Рему. Он-то умел только фантазировать, настоящего же воображения был начисто лишен. Потому-то и не понял, что обречен, потому-то и не достиг уровня подлинной безжалостности. Его уши воспринимали только громыхание военного оркестра, а ему следовало бы, как это делаю я, побольше слушать Вагнера. Не дорос он до понимания того, что такое Красота. Для того чтобы сотворить на земле Красоту, необходимо во что бы то ни стало ухватить самую суть ее, корень Красоты – как ты ее представляешь себе сам. Помнится, вы как-то спросили, способен ли я ощутить себя бурей. Это все равно что понять: почему я – буря. Понять, отчего я рокочу громовыми раскатами, отчего темнею, отчего безумствуют во мне ветер и дождь. Понять – почему я велик. И этого мало. Нужно понять, почему своим уделом я избрал разрушение. Почему я валю наземь огромные засохшие деревья, а нивы питаю живительной влагой. Лица немецких юношей казались изможденными в свете витрин еврейских магазинов, я же, подобно богу-громовержцу, озарил эти лица вспышками молний и воспламенил их новой жизнью! Почему так необходимо мне, чтобы каждый немец обрел вкус к высокой трагедии?.. Это – моя судьба.
КРУПП. Значит, будет буря? Смотрите (выходит на балкон) – небо черным-черно, ни единой звездочки, лишь мрачные тучи, похожие на груду трупов… Ночной воздух просто гибель для моего колена, но в комнате нечем дышать, отовсюду несет кровью… Адольф, расстрелы еще продолжаются?
ГИТЛЕР. Должны.
КРУПП. А отсюда выстрелов не слышно. В какой стороне Рихтерфельд?
ГИТЛЕР (подходит к балкону и показывает влево). Вон там. (Тут же возвращается обратно.) Сейчас уже убирают всякую мелкую сошку.
КРУПП. И все – моими винтовками. Из лучшей в мире крупповской винтовки и пулю получить – одно удовольствие. Иногда я представляю себя винтовкой: вот наконец насытила она свой голод, настрелялась по человеческим телам; ее хозяин, солдат, получил увольнительную и ушел в бордель, а она сладко спит на своей дубовой подушке в ружейном шкафу… Как я завидую тем, кто может спать.
ГИТЛЕР (сам с собой). Эрнст – солдат, Адольф – художник… Нет, надо так: Эрнст был солдатом. А Адольф отныне станет художником.
КРУПП.(с балкона). Вы что-то сказали, Адольф?
ГИТЛЕР. Нет, ничего.
КРУПП. Пойдите-ка сюда.
ГИТЛЕР. Нет Рема, так теперь вы мне будете приказывать?
КРУПП. (эти слова производят на него такое действие, что он роняет на пол свою трость). А, проклятье!
ГИТЛЕР. (не поднимаясь из кресла). Что такое?
КРУПП. Вы видите. Я уронил свою трость!
ГИТЛЕР. И хотите, чтоб я вам ее поднял?
КРУПП. Да нет. Я не… (Несвойственным ему просительным тоном). Я бы поднял сам, но колено… Не могу согнуть, очень болит.
ГИТЛЕР. (не поднимаясь). Сейчас иду. (Крупп стоит, опершись рукой о балконную дверь, и ждет. Гитлер, откинувшись в кресле, угрюмо напевает).
Вместе погибнуть, вместе сражаться Взявшим винтовки на этом пути. В битве кровавой пусть загорятся Алые маки на нашей груди. (Тихо смеется – горько и безжалостно.)
КРУПП. (жалобно). Адольф!
ГИТЛЕР (словно очнувшись, легко поднимается с кресла). Да-да, прошу прощения. (Подбирает с пола трость и с преувеличенной почтительностью подает ее Круппу.) Очень болит, да?
КРУПП. Ох, спасибо. Благодарю. Все в порядке.
ГИТЛЕР (ласково берет его под локоть). Как же вы так, нужно осторожнее… Вы просили меня подойти? Простите, я немного задумался. Так что такое?
КРУПП. M-м… Собственно… Забыл, что хотел сказать.
ГИТЛЕР. Ну ничего, потом вспомните. Пойдемте-ка в комнату, тут вам стоять вредно.
КРУПП (делая шаг). Ах да, вспомнил. Адольф, выйдем-ка на балкон… Прислушайтесь. Слышите?
ГИТЛЕР. Что слышу?
КРУПП. Залпы.
ГИТЛЕР. Отсюда? Не может быть…
КРУПП (страстно). Ах, не может? Вы так считаете? А ведь там выполняют ваш приказ. Вы должны это слышать. Я хочу, чтобы вы напрягли свой слух и все-таки услышали эхо выстрелов – оттуда, из-за высокой, глухой стены училища.
ГИТЛЕР. Ерунда какая-то. Да и небезопасно мне такой темной ночью выходить на балкон – а вдруг покушение… (Неохотно выходит на балкон.) Я слышу только лязг вагонных колес, доносящийся с вокзала… Гудки автомобилей… Вся Унтер-ден-Линден утонула в густой тени деревьев – темно, звезд не видно.
КРУПП. Неужто не слышите? Ведь это ваши залпы!
ГИТЛЕР. Я понимаю, что вы хотите сказать. Моторист не может не слышать шум работы мотора, которым привел в движение эту кровавую ночь.
КРУПП. Именно так, Адольф. Слушайте этот гром, впитывайте его, пусть ваше воображение рисует самые кровавые картины – вот путь к возрождению и исцелению. Иначе вам себя не обрести. Только этим лекарством можно вылечить бессонницу.
ГИТЛЕР (оживившись). Вы правы, господин КРУПП. Кажется, я и в самом деле слышу… Вот залп… Запоздавший выстрел… Еще один… Что поделаешь – сноровки пока маловато.
КРУПП. Слышите? Гром выстрелов, дырявящих мундиры офицеров СА.
ГИТЛЕР. Да, слышу. Нерационально. Расстреливать надо не поодиночке, а выстроив в ряд. Слышу… Залп… Целься! Пли!.. Пли!.. Пли!.. Я все вижу… Завязанное платком лицо дергается. Тело изгибается, как древко лука. Подбородок красен от хлынувшей изо рта крови. Голова падает на грудь, и человек рухнул, как подстреленная птица. Мертв… Смотрите – все они в форме СА. Уже одно это свидетельствует об измене, ведь я отдал приказ, запретивший им носить форму… Четыреста мундиров, так любовно придуманных самим Ремом, пробиты пулями и пропитаны кровью. А их владельцы, словно манекены в тире, падают, подстреленные, в вырытые рвы… Пли!.. Огонь!.. Пли!.. Те самые бесшабашные здоровяки, маршировавшие за Ремом, рассекая грудью встречный ветер. Их молодым жизням, их вере в силу одних только бицепсов – конец… Все кончено: игра в солдатики, болтовня о братстве, дурацкие парады на рассвете, пение в пивных, потуги на рыцарство… Ностальгия… Сантименты о фронтовом товариществе… Кончено. И конец революции, о которой они так мечтали… Пули моих эсэсовцев изрешетили эту инфантильную мечту, изрешетили вместе с разукрашенными золотом мундирами… Всякой игре в революцию – конец.
КРУПП. Всякой? Да, вряд ли еще кто-нибудь захочет революции. Ей нанесен смертельный удар. Теперь поддержка генералов вам обеспечена. Вы стали полноправным и законным претендентом на пост рейхспрезидента. Иного пути не было.
ГИТЛЕР (ведет Круппа с балкона в комнату, придвигает ему кресло). Господин Крупп, это последние выстрелы, когда немцы стреляют в немцев… Все проблемы разрешены.
КРУПП (непринужденно откинувшись в кресле). Пожалуй. Теперь мы со спокойным сердцем можем вам доверять. Во всем. Хорошо сработано, Адольф. Удар мечом влево, и тут же – удар вправо.
ГИТЛЕР (выйдя на середину сцены). Именно так. Политик должен держаться середины.
ЗАНАВЕС
Ср Сен 21, 2011 5:31 pm
